«‎Я чуть не уехал воевать в Сирию»: Казахстанец — о фанатизме и промывке мозгов

О религиозном детстве

Я родился в 1997 в Таразе. Родители русскоязычные и совершенно нерелигиозные, но большую часть детства я провел с бабушкой и дедушкой. Они трушные казахи из Мойынкума и воспитывали меня по казахским канонам.

Они часто повторяли, что в советское время жили в страхе: о боге и религии говорить запрещалось. Тот, кто читал намаз, заслуживал уважения за смелость и приравнивался к ученому.

Мы жили за городом — национальные праздники там отмечали активно: Ораза, Наурыз, Айт. Когда подрос, мне объяснили: «Ты казах, твоя религия — ислам!». После периода поголовного атеизма моя семья не видела лучшего выхода, чем ислам. Я тоже искренне верил, что жить надо по его канонам.

После пятого класса меня отправили в аул на лето, где один из родственников стал агитировать меня поступить в медресе. Детский разум податлив. По возвращении домой заявил родителям, что хочу поступить. Они запретили, но и без медресе религия была неотъемлемой частью жизни.

В школе я был хулиганом и стоял на учете в детской комнате милиции, а портфель за меня носили ребята. При этом через табу я не переступал: не курил, не пил и не унижал других. Когда ходил с друзьями в клубы, был единственными трезвым в компании.

В девятом классе намаз читал уже пятикратно, каждую Оразу в прямом смысле жил в мечети

О фанатизме

Я так сильно провалился в религиозный мир, что позабыл о реальном. В голове держал фразу из Корана: «Это все бренный мир, это все испытания». Бытовые вопросы, люди, не связанные с религией, потеряли для меня интерес. В десятом классе только и думал, что о религии и о том, что мир полон харама.

Я побрил голову. Волосы были последним, из-за чего девушки могли обращать на меня внимание. Фитны — искушения, — нужно избегать.

Отпустил бороду, одевался скромно. Носил подкатанные штаны (в некоторых течениях ислама длинная одежда считается признаком высокомерия — Прим.ред.), в руках всегда держал четки, шапка на голове. Для фанатично верующего грань между фитной и харамом стирается: считал, что если фитна хоть на йоту присутствует в жизни, то все добрые дела автоматически обнуляются.

Мне внушали, что у мусульман великая миссия: мы должны распространять свою религию как можно большему количеству людей. Напоминали: если не несешь веру в массы, ты бесполезен для веры

Чтобы получить религиозное образование, нужно закончить школу, и три года учиться в медресе. Мой арабский был слабым, но по знаниям истории или правил (как принимать пищу или как здороваться), я ни в чем не отставал от тех, кто изучал религию с детства. После десятого класса начал получать мусульманское образование экстерном: за два года, а не три. Учителя видели во мне потенциал.

Я начал думать о глобальных вопросах — что будет с мусульманами, христианами и иудеями. В ответ мне говорили, что Иисус на самом деле был мусульманином: не сыном божьим, а пророком. Что все книги и священные писания перепутаны, поэтому нам говорят неверную информацию. Все это звучало логично.

Мне внушали, что у мусульман великая миссия: мы должны распространять свою религию как можно большему количеству людей. Напоминали: если не несешь веру в массы, ты бесполезен для веры.

Бабушка с дедушкой были категорически против. Они были настоящими казахами, но не фанатиками: ходили на пятничную молитву, дедушка читал намаз. Они говорили про опасность безрассудного погружения в религию. Когда читал намаз, прятался от них и просил младшего брата придержать дверь комнаты, чтобы не увидели. Глаза мне застилала религия.

О промывании мозгов

В исламе суннитского толка есть четыре официальные школы: ханафитская, маликитская, шафиитская и ханбалитская. Они называются богословско-правовыми школами или мазхабами.

В конце 90-х — начале 00-х на территории Казахстана появились последователи иного богословия: люди, обученные арабами, или, может быть, саудиты. Появились люди, обучающиеся салафизму, — в народе их называют ваххабитами.

Они верят, что учение четырех законных школ противоречат законам праведного Ислама, и все, кто живет не так, как они — грешники. Поэтому в рай попадет только их община.

Придерживаются исключительно хадисов и слов пророка, считают, что четыре школы потерялись и живут по указке имамов, а не по воле Аллаха. Сеют смуту внутри религии. Они не считают казахов мусульманами, если те не выполняют все предписания. Строй в Казахстане им не нравится, они не разделяют идей государства.

Как-то меня спросили, как я могу спокойно есть, спать и ходить в мечеть тут, когда в Сирии моих братьев и сестер убивают. Почему, когда там происходит беззаконие, весь мусульманский мир молчит. Я задумался.

От имамов по ситуации в Сирии получал уклончивые ответы, кто-то вовсе избегал этой темы. Хотел понять по пунктам что там произошло, кто агрессор, а кто жертва — в ответ слышал нелогичные ответы. Я вообще считал, что туда просто пришли какие-то люди и начали убивать местных — может, американцы, а может, еще кто-то. Тема Сирии была под запретом.

Салафитов несложно вычислить в толпе: длинные бороды (им нельзя их стричь, только расчесывать, мыть и красить хной), спортивная одежда, штанины или подвернуты или подшиты. Стоят отдельной группой и молятся отдельно.

В первый раз в мечети сам подошел к ним и поздоровался. Они предложили помолиться вместе. Тогда я впервые услышал реальный разговор о Сирии.

Почти все они были злодеями: кто-то отсидел за убийство, кто-то грабил — совершали ужасные поступки. Многие ударились в религию после тюрьмы, но были и те, кто поверил еще в тюрьме. Вы даже не представляете, насколько сильно в тюрьмах развит салафизм. Даже сильнее, чем криминальная культура.

Эти мужчины представлялись арабскими именами, хотя на самом деле у них были обычные казахские имена.

К тому времени я старался исполнять все религиозные законы, например, во время еды держал прибор только правой рукой. Они ловят таких, как я, уже имеющих нотку фанатичного исполнения постулатов. В их компании всегда есть мужчина, который сидит сам в себе и не идет на контакт. Ему около 35, одет невзрачно. Именно он начнет с тобой разговор.

Подойдет, поздоровается, проявит интерес на двух языках: русском и казахском. Такие люди знают менталитет казахов, особенности традиций южных и северных. Они читают тебя как открытую книгу, прощупывают слабости, проверяют, легко ли ты поддаешься внушению и насколько сильна в тебе вера. Они ищут молодых и безрассудных, готовых отдать жизнь за веру.

Среди салафитов есть узбеки, турки, чеченцы, но в Сирию еду в основном казахи. До образования Советского союза наши предки знали, кто они и во что верят, но за прошлый век растеряли религиозные знания. Люди ищут ответы сами — в мечети, в интернете, не подвергая информацию критике. Их одурманивают заумными словами, цитированием хадисов и аятов Корана. Сотни моих знакомых, приверженцев других конфессий, принимали ислам и начинали слепо в него верить.

Обработка была сильная и профессиональная. Я стал ловить себя на жутких мыслях. Думал, что рождение в Казахстане — наказание за мои грехи, мечтал умереть во время намаза или поста. Я был глупым маленьким мальчиком, который хотел поскорее расстаться с жизнью, и попасть в рай.

О поездке в Сирию

Дома не знали о моей готовящейся поездке в Сирию. Об этом шутили, но всерьез никто не верил. Если кто-то спрашивал, где я, родные отвечали: «Воюет в Сирии и вершит джихад». Когда уезжали куда-то без меня, говорили, что когда вернутся, дом будет похож на секту ваххабитов. Сами того не зная, родные смеялись над тем, что было для меня почти реально.

Тогда система поставки людей в Сирию не была налажена. Люди уезжали семьями, продавали недвижимость, автомобиль, добирались до Турции, а оттуда пешком — до Сирии. Я был еще ребенком, хотя был сильно физически развит, и денег на дорогу у меня не было. Мне повезло.

Агрессивно вывозить меня из страны побоялись, поэтому давили морально. Говорили: «Ты готов!», спрашивали: «Почему ты так спокойно сидишь, когда там убивают твоих братьев?!». Использовали патриархальные стереотипы: «Ты уже мужчина, а мужчина должен обеспечивать родителей, контролировать жену, следить за благочестием сестер и, конечно же, сражаться за веру». 

Я чувствовал колоссальную тяжесть ответственности, и это было отличным рычагом давления. Мне говорили: «Посмотри на этих трусов! Наших сестер там принуждают к сексуальному рабству, а они спокойно ходят, едят и спят». Такие слова глубоко затрагивали мои моральные принципы. 

Тогда в центральном медресе я познакомился с парнем — Абдусаматом. Он вырос без отца, рано ушел в религию, учился в разных медресе. Мы любили с ним беседовать о религии, он хвалил меня за умение быстро и четко отвечать на сложные религиозные вопросы. Когда он узнал, что я сижу на чемоданах, начал приводить аргументы против с точки зрения религии. Объяснять мне что-то с точки зрения логики было бессмысленно: думал, если умру, то буду отвечать перед божественными законами, а не земными. Пусть умру — зато за веру и за братьев-мусульман.

Он начал мне объяснять, что в Сирии мусульмане разделены на шесть группировок, что они позиционируют себя как мусульмане, но воюют друг с другом. Чем больше он говорил, тем более четкой становилась картинка в моей голове. Он спрашивал, знаю ли я, что если поеду на войну, и буду убивать мусульман, то все равно буду в аду.

Абдусамат не отговаривал меня отступиться от религии и веры. Он был против того, чтобы ехать в Сирию и отдавать жизнь за незнакомых людей. Он объяснил, что ислам не имеет никакого отношения к этой войне, привел в пример ИГИЛ (запрещенная в Казахстане организация — Прим.ред), которая устраивает геноциды и противоречит заповедям ислама. Рассказал про США и огромные нефтеперерабатывающие компании, что хотят сделать нефть дешевле с помощью дестабилизации региона.

Мне и так не нравилась идея ехать на войну, но я чувствовал вину, что не помогаю мусульманам. После разговоров с Абдусаматом меня отпустило. Когда пелена фанатизма спала, стал читать про ИГИЛ (запрещенная в Казахастане организация — Прим.ред), курдов и местных.

Я благодарен Абдусамату, что он вовремя объяснил мне все на понятном языке, апеллируя доводами, которым я поверил. Он почувствовал, что я отчаянно ищу адекватных ответов, что я не плохой, а просто запутался; имамы были не в состоянии ответить на самые элементарные вопросы.

«А кто сказал, что Бог существует? Твои родители? А они его видели?»

Я продолжал ходить в мечеть, но люди, агитирующие меня, куда-то пропали.

Я изменился. Стал относиться к мнениям людей более лояльно, понял, что не на все вопросы есть ответы. Стал отходить от радикальной точки зрения. Моя религиозная жизнь продолжалась, хотел поступить учиться в Египет, но это было дорого. Думал уехать хотя бы в Сарыагаш и стать имамом.

Тогда мама запретила мне поступать в медресе. У нас были напряженные отношения, до этого она почти не участвовала в моей жизни. Но родителей, по исламу, ослушаться нельзя. Мама поставила условие: сказала, если принесу ей диплом инженера и получу высшее, то она даст благословение. Я очень расстраивался, говорил, что она меня сначала бросила, а теперь пытается исправить. В итоге поступил в университет.

В школьные годы у меня был лучший друг, который уехал учиться в Китай. Уезжал верующим, а вернулся атеистом. Наши общие друзья от него отвернулись, потому что он предал Бога, а я не смог. Он задавал мне простые, но жуткие вопросы: «А кто сказал, что Бог существует? Твои родители? А они его видели?». Чем больше я его слушал, тем больше смысла видел в его словах.

Я стал задавать себе вопрос о существовании бога. Поступил в университет в Алматы, подружился с людьми, связавшими жизнь с наукой. Потом начал работать — выбрал работу так, чтобы ничего даже косвенно не напоминало харам. В Алматы было сложно успевать работать и молиться: здесь нет такого количества мечетей, как в Таразе.

Около года пребывал в депрессии: перестал чувствовать, что Аллах есть. Весь мир в одночасье рухнул. Однажды у меня случилась настоящая истерика: плакал и не мог успокоиться, все думал о смысле своей жизни. Думал окончить жизнь самоубийством, чтобы увидеть, что есть на том свете, но не захотел умирать.

Шаг за шагом я пришел к атеизму. Время чтения намаза сначала сокращал, а потом и вовсе прекратил читать. Когда знакомые спрашивали, почему, отшучивался, что уже прочитал, просто они не видели.

Знакомым в Таразе стараюсь не говорить о своем атеизме. Только однажды сказал об этом студентам одного из таразских университетов, но они высмеяли меня в агрессивной форме. У некоторых в голове не умещается, что из рьяного приверженца ислама я стал атеистом. Я не рассказываю им о том, что у меня было много женщин, что могу позволить себе выпить алкоголь, не читаю намаз, уже давно не был в мечети.

Я начал новую жизнь...

Матреиал с сайта the-village.kz