Социология говорит, что французская модель лаицизма не работает

ВОПРОС баланса между светским государством и постсекулярным обществом в Казахстане остается одним из ключевых и проблемных. Активисты-секуляристы терзают суды исками из-за того, что государство включило единственный в стране мусульманский вуз в государственный образовательный заказ (по специальностям «теолог», «исламовед»). Активисты-мусульмане бьются за права верующих практиковать свою религию, ограничиваемые некоторыми решениями наших властей (например, для спортсменов). Последнее обычно оправдывается тем, что подобные ограничения приняты французской секуляристской моделью (лаицизм), смысл которой – в последовательном выдавливании религии из общественной жизни их республики. Исторически Казахстан с момента обретения независимости не раз принимал в качестве модели подражания именно французские образцы (например, при написании Конституции 1995 года). Однако, как показывают официальные опросы общественного мнения во Франции, политика лаицизма не срабатывает в отношении Ислама. Вместо вытеснения его из общественной жизни, активность и количество практикующих его ритуалы среди «этнических мусульман» только растет.

На днях наткнулся на твит (или как называется публикация в соцсети X после ее переименования?) со статистикой религиозности мусульманской молодежи во Франции. Как мы знаем, там на протяжении десятилетий реализуется самая жесткая в Европе модель ограничения религии (чаще всего – Ислама), выражающаяся в запретах на хиджабы в школах, никабы – в общественных местах, даже на закрытые купальники буркини – на пляжах. И вот выясняется, каков результат такой политики. Итак, официальная статистика, почерпнутая из исследований Французского института общественного мнения (IFOP — Institut français d'opinion publique), свидетельствует, что результаты прямо противоположны целям запретов – ограничить распространение Ислама во Франции.

В сравнении религиозности мусульман во Франции в 1989 году (когда были начаты опросы-исследования динамики Ислама) и в 2019/2023 годах, получается как раз такой результат, как на скриншоте твита.

Среди молодежи 15-24 лет выросло:

- соблюдение Рамадана – с 51% до 83%;

- посещение мечетей – с 7% до 40%;

- ношение хиджаба – с 16% до 45%.

Можно ли на основании этих цифр сделать вывод, что запретительная и ограничительная практика лаицизма со стороны французских властей, выражающаяся в запретах на никабы, буркини, хиджабы в школах и в других мерах, не привела к снижению религиозности среди мусульман и, в частности, молодежи, а, наоборот, к ее росту? Да, после более 30 лет политики лаицизма французские мусульмане не стали больше французами, а их молодежь и вовсе почувствовала себя еще большими мусульманами, чем их родители, стремившиеся натурализоваться во французском обществе, превратив свои религиозные убеждения в так называемый «тихий Ислам» - незаметный для общества.

Исследователи пишут, что произошел эффект «реактивного сопротивления»: запреты со стороны властей сделали Ислам более привлекательным и важным в жизни молодых французских мусульман, а стигматизация внешних признаков Ислама (платки, бороды) привела к их сплачиванию на более консервативных убеждениях (салафизм, ихванизм) и, как следствие – более выраженной маргинализации. То есть мы видим, что следствием административного давления на Ислам стала масштабная десоциализация мусульман, а не их натурализация (заявленная, как цель ограничений, сверху) и ассимиляция.

Резюмируем: Политика, направленная на вытеснение религии из публичного поля (школ, госучреждений), привела к тому, что религия стала форпостом частной и общинной жизни, формой ее консервации, вместо размывания. Вместо растворения в светском обществе (как это произошло с католицизмом), Ислам во Франции обрел форму устойчивой, хотя и маргинальной идентичности, которая укрепляется и политизируется именно в ответ на внешнее давление. А упор на исключение внешних признаков Ислама актуализировало именно следование им, чего в первых поколениях французских мусульман не наблюдалось.

Как отмечает французский политолог и социолог Жером Фурке , в отличие от христианской молодежи Франции, которая становится менее религиозной, мусульманская молодежь демонстрирует тенденцию к усилению религиозной идентичности (ортопраксии). «Жесткий лаицизм» в их среде вызвал эффект бумеранга и дает результаты, противоположные его целям. Религия для мусульманской молодежи стала с одной стороны формой протеста, а с другой – полюсом идентичности. «Если общество отвергает нас за религию – традицию наших предков, мы поднимем ее, как флаг, чтобы сплотиться в рамках контркультуры» – такова логика «реактивного сопротивления». Кроме этого, критика внешних проявлений Ислама создала у мусульманского населения страны боль стигматизации – отвержения их идентичности обществом, что привело к общему отчуждению между светскими и практикующими Ислам французами. Административное давление на символы создает у французской мусульманской общины ощущение «чуждости» во вчера привычном обществе (маргинализирует), заставляя сплачиваться внутри общины, а не вместе с «внешним» обществом.

В итоге, больше всего пострадали процессы интеграции мусульман во французское общество. Если в первом поколении мусульмане старались, что называется, «не отсвечивать», тихо выполняя требования Ислама, чувствуя себя людьми «на птичьих правах», то их дети уже не готовы молча скрывать свою идентичность, базируясь на полном осознании своих гражданских прав. И дискриминация со стороны лаицизма вынуждает их отталкиваться от светского общества, пересматривать плюсы и минусы интеграции в секулярный мир. Более того, отталкивает она молодежь и от традиционных воззрений их родителей, притягивая к более усредненным (универсальным) консервативным мусульманским концепциям, делающим акцент на запрещаемых властями внешних атрибутах, вроде салафизма или политической платформы международного движения «братьев-мусульман», признанного во многих странах экстремистским или террористическим.

Французский политолог Оливье Руа называет это «священным невежеством», представляя данный процесс следующим образом: молодежь (ре)конструирует свою религию заново, часто в оппозицию к западной культуре, используя строгие нормы (и внешние символы Ислама) как маркер «чистоты» религии.

Как следствие, все это заставляет французских исследователей констатировать провал идеи «ассимиляции через запреты» религии в отношении Ислама. Политика, направленная на вытеснение религии из публичного поля (школ, госучреждений), привела к тому, что религия стала форпостом частной и общинной жизни. Вместо растворения в светском обществе (как это произошло с католицизмом), ислам во Франции обрел форму устойчивой идентичности, которая лишь укрепляется именно в ответ на внешнее давление.

Сама по себе французская модель интеграции через жесткий лаицизм растет из идеологии Французской революции («Свобода, равенство, братство») и исторически строилась на идее, что в общественном пространстве все должны быть одинаковыми гражданами, лишенными этнических и религиозных маркеров. Однако, статистика показывает, что в отношении мусульман эта модель перестала работать. Вместо того чтобы отказаться от платка ради «французскости», молодые женщины переопределяют понятие «французскости», включая в него платок.

Правда, это приводит к другому процессу – общей фрагментации культурного тела Франции. Французский ученый Жером Фурке образно представляет этот процесс, как превращение когда-то «единой и неделимой нации» Франции в «архипелаг» из «островов», часто не соприкасающихся друг с другом. В рамках своей теории «Архипелага Франции» он отмечает формирование процессов сецессии – обособления мусульманской общины. Если государство запрещает хиджаб в школе, то мусульманское сообщество реагирует созданием своего пространства, где этот хиджаб является нормой. Если государство запрещает символы Ислама в общественных местах, то представители мусульманской общины реже покидают свои районы с халяльными кафе, раздельными по полу спортзалами, парикмахерскими, превращая их в «автономные экосистемы», дублирующие внешний мир, но со строгим соблюдением норм Ислама. Все это поощряет противоречия на уровне цивилизации, когда государственные законы все больше противоречат общинным нормам.

И хотя французские исследователи видят во всем этом больше внешней обрядности (ортопраксия), а не духовности, факт остается фактом, интеграция мусульманской общины, ее социализация в рамках французского социума не только тормозит, но и, где-то, откатывается обратно. Фурке отмечает: раньше (30–40 лет назад) совместная трапеза была главным инструментом интеграции. Рабочие-французы и рабочие-иммигранты ели в одной столовой, пили одно вино. Сегодня обновленный принцип «халяль» стал строгим барьером. Отказ от «общей еды» (во много наблюдаемый сегодня) маркирует границу «мы — они», констатирует исследователь. Таким же образом, чем сильнее давление на хиджаб, тем больше он становится символом достоинства и непокорности, символом Ислама.

Еще один маркер – имена. Если многие другие эмигрантские сообщества во Франции переходили на традиционные французские имена (Пьер, Мишель, Мари и т.д.) уже во втором поколении (чтобы слиться с окружающим обществом), то в мусульманской диаспоре этого не произошло, более того, растет противоположный тренд. В нынешнем 3-4-х поколениях французских мусульман популярность традиционных арабо-мусульманских имен выше, чем у их родителей. «Это означает, что процесс культурного слияния остановился. Родители сознательно выбирают идентичность, отличную от «традиционной французской», - отмечает Фурке.

Тут нужно отметить, что имена стали важным маркером реисламизации общества и в Казахстане – мы видим, это как минимум все последнее десятилетие. По результатам прошлого 2024 года, по данным Бюро национальной статистики, имя Мухаммед (3,633 новорожденных) отодвинуло с первого места Алихана (2,862), удерживавшего первенство с 2014 года. И это – при том, что в рейтинге присутствует отдельно его вторая форма – Мухаммад (2,712), которые, совместно, формируют уже двукратное отставание Алихана (тоже, кстати, мусульманского, по сути). Всего же, в топ-10 мужских имен новорожденных Казахстана-2024 исламизированные имена (Мухаммед, Мухаммад, Омар, Амир, Али и Хамза) составляют абсолютное большинство. При этом из оставшихся четырех имен – Айсултан, Алихан, Алдияр, Алан – только одно (Алан) не имеет четких связей с мусульманской культурой.

Но вернемся к Франции. Чем объясняет феномен поражения лаицизма в борьбе с Исламом Фурке? По его мнению, главная причина в том, что французский лаицизм (секуляризм) создавался для борьбы с влиянием конкретного противника - Католической церкви. И в этой борьбе он победил - только 4–5% французов регулярно ходят на мессу в католических храмах по воскресеньям. Однако, именно это создало ситуацию «духовного вакуума», когда французское общество осталось, по сути, без религии. Секуляризм не создал во Франции сильной «гражданской религии» (хотя попытки бывали еще со времен Французской революции), а человеческое естество начало испытывать духовный голод. И на образовавшееся пустое место (или «духовный вакуум») «зашел ислам, который, в отличие от христианства, находится на подъеме и предлагает молодежи четкую структуру, правила и смысл жизни». В результате, запретительные меры со стороны государства выглядят как попытка «пустого» (в духовном смысле) общества запретить «полное» и витальное религиозное движение. Что социологически почти всегда приводит к обратному эффекту — укреплению гонимой группы.

Фурке и его коллеги уверены, что «точка невозврата» в этих процессах уже пройдена, и сама «идея о том, что можно «запретить» внешние проявления религии и тем самым сделать всех «просто французами», потерпела крах». Так Франция и стала «архипелагом», на котором, вместо интеграции происходит сосуществование - разные группы живут рядом, стараясь не конфликтовать, но и не смешиваться. Безусловно, в этом всем есть и расовый фактор – многие мусульмане принадлежат к другим расовым типажам, чем «природные французы», однако, опыт США показывает, что расовая разница, по большому счету, не препятствует ассимиляции.

Конечно, можно предположить, что мозаичность («архипелаг») возникла бы в любом случае в стране-метрополии большой колониальной империи, даже если бы ее власти не стали пытаться строить препоны религии, а оставили бы эмигрантов без навязываемой интеграции. Но тут важно именно то, что стоит в основе разделения – разность уважаемая или реакция на маргинализацию сверху.

В англосаксонской культуре «коммьюнити», острота разности сообществ на несколько порядков ниже, чем во французском эгелитаризме, и не вызывает кризиса гражданственности, даже при наличии ярких элементов различия (например, наличия в Великобритании шариатских судов). Таким образом, негативные основания, на которых возник французский архипелаг – это фактор риска для социума, в то время как «островное мышление» англосаксонского типа использует позитивную разницу, как фактор конкурентоспособности, что, в какой-то степени, демонстрирует нам еще историческое превосходство британской модели колониальной империи над французской.

Каков вывод из всего этого для Казахстана? Очень простой: запреты не работают. Или работают не так, как того хотят их авторы. Соответственно, в нашей стране пора двигаться больше в направлении целостного осознания постсекуляризма, как идеологии поиска путей гармоничного сосуществования светских и религиозных общин внутри одного социума на основе отказа от их противопоставления и внедрения механизмов инклюзии и эксклюзии светским государством, как базовым нейтральным институтом, призванным управлять этими процессами ради общего блага.

Источник: Деловая Неделя